Шекспир в беседе его с комедиантами изображает его хорошим театральным критиком.

Чтобы победить самые тяжелые страдания, есть два средства: это опиум — и работа.

Кто любит народ, должен сводить его в баню.

Чтобы тебя любили как следует, всем сердцем, нужно самому страдать. Сострадание — высшее освящение любви, может быть — сама любовь. Из всех богов, когда‑либо живших, Христос поэтому и любим больше всех других. Особенно женщинами…

Юмор, как плющ, вьется вкруг дерева. Без ствола он никуда не годен.

Я человек самого мирного склада. Вот чего я хотел бы: скромная хижина, соломенная кровля, но хорошая постель, хорошая пища, очень свежее молоко и масло, перед окном цветы, перед дверью несколько прекрасных деревьев, и, если Господь захочет вполне осчастливить меня, он пошлет мне радость — на этих деревьях будут повешены этак шесть или семь моих врагов. Сердечно растроганный, я прощу им перед их смертью все обиды, которые они мне нанесли при жизни. Да, надо прощать врагам своим, но только после того, как их повесят.

Я бы не сказал, что женщины не имеют характера, — просто у них каждый день другой характер.

Я ненавижу всякое отступничество и не мог бы отречься ни от одной немецкой кошки, ни от одной немецкой собаки, как бы невыносимы ни были для меня ее блохи и ее верность.

Англичане берут в рот дюжину односложных слов, жуют их, глотают их, и выплевывают, — и это называется английским языком.

Молчание — английский способ беседовать.

Фридрих Великий имеет большие заслуги перед немецкой литературой; между прочим, ту, что свои стихи он издал по‑французски.

Французское безумие далеко не так безумно, как немецкое, ибо в последнем, как сказал бы Полоний, есть система.

У англичан больше мнений, чем мыслей. У нас, немцев, наоборот, так много мыслей, что мы не успеваем даже составить себе мнение.

Еврей Фульд избран в парламент. Я очень рад этому; значит, равноправие

евреев вполне осуществилось.

Прежде только гениальный еврей мог пробиться в парламент; но если уж такая посредственность, как Фульд, пробивается, — значит, нет больше различий между евреями и неевреями.

В Италии музыка стала нацией. У нас

на севере дело обстоит совсем иначе; там музыка стала человеком и зовется Моцартом или Мейербером.

Англичане рядом с итальянцами все, как один, напоминают статуи с отбитыми кончиками носов.

Талмуд есть еврейский католицизм.

Каждый

человек — это мир, который с ним рождается и с ним умирает; под всякой могильной плитой лежит всемирная история.

Любовь — это зубная боль в сердце.

Все свое состояние я завещаю жене, при условии, что она опять выйдет замуж. Я хочу быть уверен, что хотя бы один мужчина будет оплакивать мою смерть.

Главная цель постановщика оперы — устроить так, чтобы музыка никому не мешала.

Если мы отдаем некоторое предпочтение Гёте перед Шиллером, то лишь благодаря тому незначительному